мама слегка дёргается и косится на меня из-под светлых кудрей, художественно ниспадающих на ейное лицо. от моего голоса, вида, словарного запаса, от того, как я выпускаю дым, скосив глаза к носу и корча поганые рожи, её передергивает и мама решает не замечать меня. она смотрит в окно и продолжает
- три института... английская школа... кружок рисования во дворце пионеров... кружок "юный архитектор"... кружок этих, как их... как их там...
мама теряет трагическую интонацию и раздраженно щелкает пальцами.
- юных натуралистоф, - напоминаю я, двигая челюстью, как рыба, и выпуская дым колечками, - типа любителей природы...
я делаю максимально дибильное лицо, изображая натуралиста. мама с отвращением смотрит. взяв себя в руки, с трудом возобновляет монолог с возрастающими нотками контролируемой истерики
- любителей природы... любителей! природы! а ты не любишь природу! почему ты не любишь природу?!
- да, я нилюблю природу, - отвечаю печально, как профессор Преображенский, нилюбивший пролетариат. - я люблю метро. а в кружке юных натуралистов пахло птичьим гавном. пардон, помётом. потом меня укусила старая агрессивная обезьяна.
- кто кого укусил - это еще вопрос, - торопливо вставляет мама.
- а ты докажи, начальнег! - ловко парирую я, выдвинув вперед нижнюю челюсть и потрясая распальцофкой. мама закрывает лицо руками, ей неприятен мой английский юмор, - потом мы выгуливали хомяков, мама. и один хомяк сбежал. поэтому меня выгнали. с тех пор я не люблю природу, хотя жалею её, - трогательно завершаю я, потушив сигарету и распихивая ногой трех кошек, вертящихся подле. я их подобрал на улице и подарил маме.
- не бей животных! - кричит мама мне в спину.
в децтве мне запрещали жрать конфеты, чтобы выросли здоровые зубы. когда мама ела сладкое, я просил поделицца, на что она отвечала "шладких шлюней хочешь?". зубы, действительно, выросли нормальные. но осадок осталсо.
иду в свою комнату, поперек которой стоит диван. перепрыгиваю через спинку дивана, падаю на подушки и лежу на спине, сложив руки на груди, как покойник. мама крадется следом. она не наговорилась. за ней трусцой семенят кошки. вся компания входит в комнату, маман стоит у дивана в скорбной позе, как будто я и вправду умер. для пущего сходства высовываю язык и закатываю глаза. мама пытается не отводить взгляд, но не может смотреть на дело рук своих. она не хотела впускать такое зло в этот мир.
тишина. за окном гудит троллейбус. в глубине дома какая-то сволочь мучает пианино. коты смотрят на меня с интересом. один прыгает на диван и обеспокоенно нюхает мою морду. я не шевелюсь. кошак волнуецца. вдруг с диким воплем я хватаю кота, переворачиваюсь со спины на живот и начинаю тискать беззащитное животное. кот орет. мама ахает от страха и неожиданности, закрыв лицо руками. остальные два кота убегают из комнаты, царапая когтями пол. я отпускаю их собрата, он пулей вылетает следом.
снова тишина. мама держится за сердце. я поворачиваю к ней раскрасневшуюся харю и, улыбаясь, слизываю кровь с глубоких царапин на руках. мама делает такое лицо, будто щас начнет рыдать. прячет скрюченное лицо в ладонях и, сгорбившись, садится на край дивана. я знаю, что она не заплачет. мама заплачет, когда умрут её родители или я. но не сейчас. сейчас она качается, не отрывая рук от лица, и глухо бубнит
- когда же всё пошло не так? кто виноват?
- мама, - я тяну её за рукав, но она крепко вцепилась в лицо руками и не поддается, - мама, не задавайте пошлых вопросов!
мама качается. она хочет поговорить. хочет, чтобы её пожалели. ей не смешно. ладно, так и быть, я побеседую с ней.
- во фсём виноваты пионеры-герои!
пальцы слегка раздвигаются, на меня смотрят сухие /конечно, она не плакала/ внимательные голубые глаза.
- пионеры-герои, мама! они виноваты. понимаешь, фсё важное закладывается в человека в децтве. давай немного прокрутим плёнку назад и посмотрим, что закладывали в моё поколение, пока мы были tabula rasa.
мама слегка дёргается и косится на меня из-под светлых кудрей, художественно ниспадающих на ейное лицо. от моего голоса, вида, словарного запаса, от того, как я выпускаю дым, скосив глаза к носу и корча поганые рожи, её передергивает и мама решает не замечать меня. она смотрит в окно и продолжает
- три института... английская школа... кружок рисования во дворце пионеров... кружок "юный архитектор"... кружок этих, как их... как их там...
мама теряет трагическую интонацию и раздраженно щелкает пальцами.
- юных натуралистоф, - напоминаю я, двигая челюстью, как рыба, и выпуская дым колечками, - типа любителей природы...
я делаю максимально дибильное лицо, изображая натуралиста. мама с отвращением смотрит. взяв себя в руки, с трудом возобновляет монолог с возрастающими нотками контролируемой истерики
- любителей природы... любителей! природы! а ты не любишь природу! почему ты не любишь природу?!
- да, я нилюблю природу, - отвечаю печально, как профессор Преображенский, нилюбивший пролетариат. - я люблю метро. а в кружке юных натуралистов пахло птичьим гавном. пардон, помётом. потом меня укусила старая агрессивная обезьяна.
- кто кого укусил - это еще вопрос, - торопливо вставляет мама.
- а ты докажи, начальнег! - ловко парирую я, выдвинув вперед нижнюю челюсть и потрясая распальцофкой. мама закрывает лицо руками, ей неприятен мой английский юмор, - потом мы выгуливали хомяков, мама. и один хомяк сбежал. поэтому меня выгнали. с тех пор я не люблю природу, хотя жалею её, - трогательно завершаю я, потушив сигарету и распихивая ногой трех кошек, вертящихся подле. я их подобрал на улице и подарил маме.
- не бей животных! - кричит мама мне в спину.
в децтве мне запрещали жрать конфеты, чтобы выросли здоровые зубы. когда мама ела сладкое, я просил поделицца, на что она отвечала "шладких шлюней хочешь?". зубы, действительно, выросли нормальные. но осадок осталсо.
иду в свою комнату, поперек которой стоит диван. перепрыгиваю через спинку дивана, падаю на подушки и лежу на спине, сложив руки на груди, как покойник. мама крадется следом. она не наговорилась. за ней трусцой семенят кошки. вся компания входит в комнату, маман стоит у дивана в скорбной позе, как будто я и вправду умер. для пущего сходства высовываю язык и закатываю глаза. мама пытается не отводить взгляд, но не может смотреть на дело рук своих. она не хотела впускать такое зло в этот мир.
тишина. за окном гудит троллейбус. в глубине дома какая-то сволочь мучает пианино. коты смотрят на меня с интересом. один прыгает на диван и обеспокоенно нюхает мою морду. я не шевелюсь. кошак волнуецца. вдруг с диким воплем я хватаю кота, переворачиваюсь со спины на живот и начинаю тискать беззащитное животное. кот орет. мама ахает от страха и неожиданности, закрыв лицо руками. остальные два кота убегают из комнаты, царапая когтями пол. я отпускаю их собрата, он пулей вылетает следом.
снова тишина. мама держится за сердце. я поворачиваю к ней раскрасневшуюся харю и, улыбаясь, слизываю кровь с глубоких царапин на руках. мама делает такое лицо, будто щас начнет рыдать. прячет скрюченное лицо в ладонях и, сгорбившись, садится на край дивана. я знаю, что она не заплачет. мама заплачет, когда умрут её родители или я. но не сейчас. сейчас она качается, не отрывая рук от лица, и глухо бубнит
- когда же всё пошло не так? кто виноват?
- мама, - я тяну её за рукав, но она крепко вцепилась в лицо руками и не поддается, - мама, не задавайте пошлых вопросов!
мама качается. она хочет поговорить. хочет, чтобы её пожалели. ей не смешно. ладно, так и быть, я побеседую с ней.
- во фсём виноваты пионеры-герои!
пальцы слегка раздвигаются, на меня смотрят сухие /конечно, она не плакала/ внимательные голубые глаза.
- пионеры-герои, мама! они виноваты. понимаешь, фсё важное закладывается в человека в децтве. давай немного прокрутим плёнку назад и посмотрим, что закладывали в моё поколение, пока мы были tabula rasa.